Поэзия и светопись, статьи по фото

 Поэзия и фотография не такая надуманная проблема, как это может показаться со стороны. Есть несколько подходов к ней. Первый — с точки зрения фотографии.  Целый ряд фотохудожников, стремясь в своей работе к так называемому «поэтическому» изображению, пользу­ются представлением об образности или метафоричности, которое было создано многовековым накоплением поэ­зии; нередко они, пытаясь преодолеть статику изобрази­тельного языка, вносят в фотоснимок элементы, позволяю­щие говорить о наличии в нем ритма и даже рифмы. Ис­кусствоведы, пишущие о фотографии, постоянно пользу­ются не просто литературоведческой терминологией, но и стиховедческим словарем. Они находят в фотохудожни­ках «умение выявить поэтические детали в жизни», способность «открывать поэзию в предметах», «извлекать поэзию жизни из прозы жизни», отмечают в них «лирич­ность» и «поэтичность» взгляда, фотосерии сравниваются с поэмами и стихотворными циклами. Не случайны поэто­му названия некоторых статей в журнале «Советское фото»—«Строгая лирика», «Поэзия будней», «Поэтиче­ские образы пространства» и т. д.
Отчасти обилие такого рода терминологии и формулиро­вок объясняется тем, что фотография в борьбе за то, чтобы осознать себя искусством, вынуждена была осво­бождаться от «натуралистичности», голой документально­сти. Наиболее короткий путь к этому — стремление к максимальной образности, поэтичности изображения... Этот аспект очень интересный в разговоре об эстетике фотографии и требует серьезного обсуждения, но нам интересна другая сторона проблемы: не то, как фотогра­фия пытается использовать поэтический образ, а как поэзия стремится к фотографии.
История поэзии знает много искусов сближения с разными видами и родами искусства. В этой связи часто пишут о музыке и поэзии, реже — о театре и поэзии, еще реже — о живописи и поэзии, и никогда — о фотографии и поэзии, хотя русская стихотворная культура дает для этого немало материала.

Фотография возникла в культуре не на пустом месте: она была предугадана искусством, им спрогнозирована, им ожидаема,— в любом качестве — помощника ли, соперни­ка или врага. Само развитие реализма в литературе и искусстве не могло не родить идею фотографии в своем воображении. Еще до опытов Дагера и Ньепса и живопись и литература пытались каждый своими средствами найти формы, приближающиеся к «фотовысказыванию». При­стальное внимание к деталям, подробности быта и интерьера, скрупулезное выписывание пейзажей, портре­тов, одежды, прически и т. д. К XIX веку заявили о себе как о надежном способе художественного изучения. Любопытно, что к этому времени в России критерием мастерства портретиста служило не создание им идеаль­ного образа своей модели, а достижение чисто внешнего физического сходства.
Вот, что писал один из современников А. С. Пушкина о знаменитом портрете поэта, выполненном В. А. Тропини-ным: «Соболевский был недоволен приглаженными и припомаженными портретами Пушкина, какие тогда появ­лялись. Ему хотелось сохранить изображение поэта, как он есть, как он бывал чаще, и он просил известного художника Тропинина нарисовать ему Пушкина в домаш­нем его халате, растрепанного, с заветным мистическим перстнем на большом пальце...» (В. Вересаев. Пушкин в жизни. М., 1984, с. 68.)
Приведу еще одно высказывание о не дошедшем до нас пушкинском портрете кисти художника Ваньковича: «Он изображал мужчину, закутанного в широкий плащ-альмавиву с клетчатой подкладкой и стоящего в созерца­нии и раздумьи под тенистым деревом. Лицо очень неприветливое, цвет его какой-то странный, но все же инстинктивно можно угадать, что он естественный; черты лица мало интересные, тем более, что портрет сделан en face, лезущим в глаза; блики с тенями от дерева отчасти скользили по лицу; все это вместе заставляло смотреть на полотно с некоторым отвращением.— «Кто это такой?» — спросил я.— «Да разве ты не знаешь? Это — Пушкин, и притом похожий, как две капли воды»... Тогда Ванькович обладал отрицательным даром портретиста,— схватывать сходство в ущерб лицу». (Там же, с. 95.) Все эти подробности в виде бликов, скользящих по лицу, имитируют изображение человека, застигнутого врасплох. Такое впечатление, что разговор идет о внезапном фотог­рафическом снимке, а не о портрете, требующем от предмета изображение его присутствия на сеансах в качестве натурщика. В данном случае «отрицательный дар портретиста» послужил бы к славе талантливого фотогра­фа. Однако не есть ли этот частный случай проявление общей закономерности?